Обратно

Канун Рождества – на улице +30С⁰, но не очень влажно.

Во время итогового ужина, накрытого ИКАЭЛ* в довольно скромном заведении, вокруг шведского стола ходила группа колядующих индусов в красных колпаках.
Пели под гитару «Джингл беллз» и прочие глобалистические песни. Я их пофотографировал, но денег не дал.

К концу ужина выяснилось, что самолета опять нет. Решили возвращаться в гостиницу, благо были такие, кто рассчитывался в последний момент,
и номера их оказались оплаченными до следующего полудня. Поскольку в те кровати не тесно лечь и вчетвером, да душ, да кондиционер – время скоротали с комфортом.

Когда в 03.30 (вместо 23.00) по местному времени мы наконец выехали в аэропорт г. Мумбай (по-нашему, Бомбей – так его и назвал при посадке местный летчик),
то народу на ярко освещенных улицах хоть и убавилось, но по-прежнему хватало. На парапете над прибоем сидели какие-то школьники,
толпились на перекрестках ненасытные таксисты, шли навстречу семьи с детьми. «The city that never sleeps», – пришла на ум одна классическая строка,
и «Льются мрачно-веселые толпы из каких-то божественных недр» – другая. Бомбей прощался с нами. Потом он продолжил прощаться
еще 4 часа в аэропорту (в беспошлинных лавках пыльные слоники, засохшие кошельки, выгнувшиеся, как старый сыр,
фотоальбомы и пыльные же бутылки со спиртным) и 2 часа в самолете, но это обычная история, которая начинается в Москве.

* Индийская корпорация по атомной энергии лимитед

* Только, разве, если их поносил Жириновский.

Туда

Как нашел нужным отметить В. Пикуль, «к сроку, как повелось на Руси, ничего готово не было». Поэтому, пока мы пытались получить обещанные
командировочные уже через банкомат в Шереметьеве, места на нашем рейсе на Мумбай кончились (билеты продали на один самолет, а подали другой,
поменьше). Пришлось лететь на перекладных «через Альпы», то есть через Дели. Однако, как тот верблюд, «последние станут первыми» –
и летим мы в «бизнес-классе», наслаждаясь возможностью протянуть ноги и халявным армянским коньяком (неожиданно гадким, но, что поделать – диалектика).

Аэропорт Дели чистый, просторный, логичный, на паспортном контроле – множество работников. Черномордый охранник в хаки, с большими усами
и красными волосами, сделал еще более зверское лицо и при этом энергично махнул рукой: «Делегация, проходи!»

Против ожидания, никаких варварских ароматов нет. Обычный душноватый индийский запах, присутствующий в их московской конторе. Лично мне
он напоминает испарения пшенной каши и дезинфекции в пионерской столовой. А коллега, знакомая с индусами по общаге, говорит, что это карри.

NB: туалетная бумага на всю длину рулона маркирована синим штампом аэропорта. Всего Оруэлл оболгать не мог …

Какой-то напористый оборванец помог поднести чемоданы к автобусу. Потом все искал старшего, чтоб истребовать денег. А где ему мелких,
да еще рупий найдешь, только что прилетев из Москвы?

Ночью в Дели прохладно, смог. Едем по встречной полосе – здесь все так ездят. Коротаем несколько часов в отеле «Центавр», ярусами, сумраком
и пыльными паласами напоминающем пустой колодец зрительного зала.

Делийский аэропорт местного сообщения уютнее международного. Вместе с нами входит группа военных в теплых куртках. Форма нарядная, но ладная,
без жлобства. Мужики и девчата (!) симпатичные, не хамьё. У контролера при входе большие звезды на погонах нарисованы чернилами,
как зигзаги у генерала Дроздовского.

Антитеррористический учет и контроль, хоть и военизированный, но тоже какой-то очень доброжелательный, стыдливый, как в кабинете у педиатра.
Солдатик долго бегает по залу с забытым кем-то мобильником.

В накопителе помимо обычных стоят ряды спальных кресел с подножкой для удобства длительного ожидания.

Внутренний рейс вылетел по расписанию. Индийский самолет в отличном состоянии. Стюардесса на местной линии –
как исполнительница народных танцев. Изящная, в изящном форменном сари, изредка, на самом конце изысканного жеста и взгляда, добавляет тихий голос.
Бригада работает споро и обходительно.

В Бомбее при совершенно ясном небе, со слов пилота, видимость ниже допустимой. Крутимся час на малом газу, пока внизу не развиднеется.
Из Бомбейского аэропорта сразу попадаешь в город с пальмами, эстакадами и путепроводами. Тепло… На поданном автобусе табличка
VVIP (для очень-очень больших людей) – такого нет даже и в гиперболическом быту новых русских.

Город

В Бомбее припоминается строка: «…город вязевый, пусть обрюзг он и пусть одрях – золотая, дремотная Азия…» И здесь можно говорить
о мерзости запустения, и о роскошном увядании, и об убогости попыток модернизации.

Пыль веков… она не летает – несмотря на тропическую зелень, она лежит плотным слоем там, куда ее положило время.
Её месят босыми ногами дорожные рабочие. В дренажной канаве работают какие-то страшно худые, в тряпье, голые… дети, что ли… Расширяют трассу к аэропорту.

Окна, балконы, лоджии – на всех этажах все обварено плотными решетками то ли от воров, то ли от обезьян (последние не наблюдаются;
только один раз видел стайку макак в городке ИКАЭЛ). Этого металла на фасадах домов – как оград на наших кладбищах. Возникает параллель
с милицейским «обезьянником»: и в том и в другом случае за решеткой содержатся люди. И с развитым капитализмом – здесь стальной дверью уже не ограничиваются.

На общем фоне новизной бросаются в глаза многочисленные вывески. Ими слагаются фасады и стены. Миллион кричащих вывесок:
«Фотосалон Индия» (сарай), «Неземное наслаждение» (харчевня), «Райские кущи» (ночлежка), «Чудо»… «Диво»…, 2-х этажная хибара «Госпиталь «Линия жизни»,
синий фанерный ларек «Универмаги Шанкара». На территории ИКАЭЛ на бетонном гараже вывеска «Салон красоты».

Внушительный колониальный мавританско-готический центр. Тяжелые административные здания в пальмах и баньянах.
Среди них – циклопический центральный вокзал, просторный, чистый. Аккуратный, аскетичный военный городок. Недалеко громадный квартал
заброшенных и заросших старинных заводских строений.

Роскошная набережная выгнута огромной дугой, с белым парапетом и пальмами, как в санатории, только километров 10 длиной – «Ожерелье королевы».
Сходство очевидно ночью при включенных фонарях. При выезде на набережную, где за парапетом лениво застыл Индийский океан (вернее, Аравийское море),
посещает мысль, что ведь можно было бы помыть бездарно засыхающие в кладовке сапоги… С другой стороны, в океан сливаются такие ужасные
речки и каналы, а по берегам сточных канав нависают гектары таких эсхатологических лачуг, что вряд ли это мытье пошло бы на пользу даже русским сапогам*.

Множество травяных спортивных полей разного качества – громадные, по несколько гектаров. На них народ играет в крикет.

Много парков, но не зеленые, а серые, запыленные. Цветут олеандры. В озеленении города многочисленные «хомяковы рощи»: в маленький островок
газона воткнут указатель «Уход за территорией спонсирует (скажем) «Махиндра Лтд».

Есть, конечно, и виллы, и небоскребы, но в основном жилой сектор – это роскошные черные трущобы в 4-8 этажей, неопределенного возраста,
с разнокалиберными прихотливыми балконами, лоджиями, ставнями, карнизами, наличниками – инсталляции. Поскольку всегда тепло, чугунные
канализационные стояки выведены наружу зданий, что придает им дополнительную живописность. Не здания (создания), а порождения. «Вторая природа»
смыкается с первой. Взгляд зафиксировать невозможно – внимание разбегается на 1000 мелочей. Это как сплошная арабеска или картинка
«найди 10 отличий». Мгновенное смешение доисторического, колониального, современного, но уже заранее убогого, pre-aged.

По виду, дома крашены один раз в жизни, когда их построили. Что, правда, не совсем однозначно, т.к. в многоэтажке на нижних этажах уже живут,
а выше идет стройка. Так что, когда покрасили – не понятно. Типичное явление – масляная краска по побелке. Характерны строительные леса из бамбука
на фасаде и 20-этажного и 10-этажного и 3-этажного дома. Состояние домов – полная аналогия с восточным человеком: может ему 25 лет, а может 50
и с детства у него шаркающая походка в обуви без задников. Лохмотья, сшитые пестро.

Типичная архитектурная деталь – мусор, разбросанный из окон. На козырьках 1-го и 2-го этажей образован осыпной конус из разнообразной
дряни – многолетние отложения, как гуано.

Между кварталами – мрачные провалы узких улиц. Над ними – стаи ворон, а еще выше парят коршуны. «Доброй охоты, коршун Чиль!» – интересно,
чем они тут питаются? В таких отходящих от главных улиц ущельях часто сидят в засаде нищие. Стоит заглянуть в переулок или просто пройти мимо –
оттуда вылетит ноющая голая и калечная толпа и поставит вас в крайне затруднительное моральное и физическое положение.

Среди черно-серой застройки разноцветные безе-мечети в «могольском» стиле и небольшие индуистские храмы. Многочисленные памятники, бюсты:
голому Ганди, какому-нибудь вице-королю, султану с саблей на коне, еще султану…

Мостовые, тротуары часто условны. Все раскопано, торчат разнокалиберные трубы и кабели – как у нас, и не нужно дожидаться зимы.
А кто скажет, что это не мостовая?!

Все какое-то домодельное. Государственные заправки каждая на свой лад собраны «из того, что было».

Но все регламентировано: вывески «Министерство труда», «Директорат искусств», «Институт прикладного искусства»...

Улица

Черно-желтые такси «Марути» («Москвич-402»), черно-желтые трехколесные такси-моторикши, 2-х этажные автобусы – все в стилистике 50-х годов.
Новые – «Хьюндаи» индийского производства, «Махиндры». Барбухайки… представьте себе вкусы и философию человека (водителя…), нанесшего узоры,
нашлепки, подвески, гирлянды на каждый квадратный дюйм кузова и кабины Камаза.

Уличное движение подобно движению рыбьей стаи: очень плотное, каждый за себя, борта отделены расстоянием в ладонь, но никто не сталкивается.
Масса мотоциклов и мопедов. На одном едут четверо: глава семьи, двое детей, мать в парандже сидит амазонкой. На другом мотоцикле пассажиром мужик
в обнимку с большим кинескопом и разговаривает по мобильнику. Самое частое техническое действие водителя – нажатие на клаксон.

В потоке машин бесштанные цыгане продают колпаки Санта Клауса с мигающими звездочками.

Коров на улицах мало, и они совершенно не кажутся неожиданными. Неожиданно то, что при левостороннем движении и люди на тротуарах придерживаются левой стороны.

Наблюдается кипение неведомой жизни – как насекомые в старом пне. Ночью это сходство усиливается. Улица ночью – нескончаемый базар.
Лавка – жилье открытое на улицу. Видно нутро с телевизором, блуждающими детьми… Квартиры, как одна, все освещены голыми неоновыми трубками.

Хинди-руси

В гостинице на приветствие коридорного ответил по-местному. Тот отчего-то весь расплылся в улыбке, и пока я шел к лифту, было слышно,
как он все повторяет кому-то в комнате: Ну, ты подумай! Я ему – «Good morning, sir!», а он мне – «Намасте!» Нет, ну ты подумай…

Видимое отношение к жизни похоже на русское. В нашем понимании – это отношение ко всему, как к чужому. Англичане ушли – индусы относятся
ко всему, как к чужому. Мусор во всех углах. Чистота наводится «в основном» и «в среднем», по-русски: в углу сгребли кучу, и продолжают туда бросать.

Еще проявление: пока транспорт стоял на светофоре, нетрезвый мужик, босой, в коротковатых штанах перелез через ограждение проезжей части
и размашисто улегся на асфальте – этакий Челкаш.

Невольно приходит на ум соображение, что здешний климат идеален для социальных экспериментов. Индия – пример того, что будет в России
при доведении «реформ» до логического конца в условиях глобального потепления. Люди проживают здесь везде и в любых условиях: просто
лежат на тротуаре, лежат на тротуаре, укрывшись одеялом, лежат на тротуаре в упаковочных коробках, укрывшись одеялом, живут в фавелах из картона и рубероида, из оргалита, из кирпича. Но есть электричество, и во чреве этих трущоб светятся телевизоры. Есть лачуги под флагами – вероятно, там живёт нищенская элита.

В Москве на разделительном газоне спят самые отчаянные собаки. Здесь на разделительном отбойнике автострады, куда до них не доберется полицейский, среди грохочущего и воняющего потока машин спят люди.

В Индии РНЕ сошло бы с ума от счастья: кругом одни черные (то ли таджики, то ли цыгане…), и все изрисовано свастиками. Кроме того, и кафе «Свастика», и магазин пиломатериалов «Свастика»…

Коллега купил ради сувениров кустарные латунные вазочки, которых раньше было полно в Москве – у всех стояли на сервантах. А вот упакованы они в пластиковый пакет, весь красиво в хохломском стиле исписанный фашистскими знаками. Подошло бы для наших славянофилов, у которых душа разрывается между Сталиным, Перуном и Христом.

Картинка из жизни занятого населения: поток машин; на бордюрном камне бригада торговцев фруктами; индус виртуозно очищает ананас, капая соком, засовывает этими руками мокрую желтую тушку в полиэтиленовый пакет, четверо других с удовольствием наблюдают за его работой.

Мужики – в шлепанцах и рубахах навыпуск – и остальное все такое же. Но нет женоподобных мужчин типа индийских пузатых кинокрасавцев, то ли цыган, то ли евреев. Все худые, мужественные.

Индия – страна контрастов. В здании ИКАЭЛ горят компьютерные розетки, отключается свет в конференц-зале, не работает сушилка в туалете, на окнах не отмыта побелка после предыдущего ремонта – начат последующий, отбита штукатурка на потолке, грубо замазаны трещины.

В переговорах индусы крикливы и настырно требовательны, но имеют право – деньги-то их. Один из чиновников ИКАЭЛ – Суббараман – типичный «физик» с извиняющейся, дружелюбной мимикой. При этом его взгляд часто обращается внутрь, будто он проводит какой-нибудь мысленный эксперимент. Пока мы с ним пытались решать вопросы, в неработающем оконном кондиционере прямо над ухом шуршала и чирикала птица.

В субботу при въезде в квартал ИКАЭЛ нас неожиданно затормозили на КПП: мол, «свои» в такое время дома сидят». Пока стояли, я обратил внимание на мешки с песком, которыми обложена огневая точка, – продраны прохожими физиками, привыкшими трогать вещи без необходимости. Песок давно высыпался, и наружу, как шкурки, свисает худая мешковина.

Сами индийские военные подтянутые, в живописной, но ладной форме: лейтенантские звезды размером с пол погона, разные цветные канты и шнуры, выпушки и нашивки. Приятна любезность стражей и солдатиков – отдание чести, улыбки, ни одной «морды кирпичом». И на охранниках серая форма сидит ладно, официально – совсем не так, как на наших «полицаях» из ВВ или «зондеркоманде» ОМОН.

В ночь отъезда под новогодней ёлкой в фойе «Хилтона» я имел слабость поддержать с пожилым индусом беседу, неловко перетекавшую от возможностей совместного бизнеса к геополитическим вопросам. Индус был в курсе разработки ПКР «Брамос», осуждал глобализм США и международный терроризм как орудие этого глобализма. Мы вспомнили исторический лозунг «Хинди, руси – бхай, бхай!» времен любви и дружбы во внешней политике и расстались довольные друг другом.